Если обстоятельства благоприятствуют, то менее чем через двадцать лет еврей достигает своего полного развития. Он родится в какой-нибудь жидовской улице, зарабатывает на первой операции несколько грошей, устремляется в Париж, получает орден при посредстве какого-нибудь Дрейфуса, покупает титул барона, смело является в высший круг и принимает замашки человека, который всегда был богат. У него метаморфоза почти мгновенна, он не испытывает никакого удивления, положительно чужда известная застенчивость. Возьмите русского еврея у себя на месте в грязном лапсердаке, с пейсами, дайте ему месяц сроку, чтобы пообчиститься; и он усядется в ложе в большой опере с апломбом какого-нибудь Стерна или Гинцбурга. Теперь возьмите почтенного французского подрядчика, разбогатевшего честным путём: у него всегда будет немного стеснённый вид, он будет избегать слишком элегантной среды. Его сын, рождённый при лучших условиях и знакомый со всеми утончённостями жизни, будет уже совсем иной. Если семья, постепенно возвышаясь, будет оставаться верна правилам чести и религии, то внук уже будет образцом истинного дворянина, у него будет возвышенность мыслей и благородство чувств, которого никогда не будет у проходимца. Напротив еврей, хотя и сразу приобретает апломб, зато никогда не достигает изящества. За исключением некоторых португальских евреев, которые в молодости отличаются прекрасными глазами, а в старости некоторой восточной величавостью, вы никогда не встретите у них того спокойствия и достоинства, той свободы и утончённой вежливости, по которым всегда можно отличить настоящего французского вельможу, хотя бы он был одет в потёртое платье. Еврей нахален, но не горд; он никогда не подымается выше той первой ступени, которой, впрочем, очень легко достигает. Несмотря на свои миллиарды, Ротшильды похожи на старьёвщиков, а их жёны, со всеми бриллиантами Голконды, всегда будут напоминать торговок дамскими нарядами, разряженных уж не по-воскресному, а по-шабашному.

Эдуард Дрюмон, 1844-1917, французский политический деятель и публицист.