Турфан

В Центральной Азии, без сомнения, очень много земель, богато одаренных природой, но весьма мало таких, которые возбуждали бы столь значительный интерес, как Турфан. Уже издавна [в первые века нашей эры] писалось, что владение это обладает климатом настолько благоприятным для земледелия, что в нем собирают две жатвы, но что, вместе с тем, лето в нем до крайности знойное [«Небо дышит пламенем». Риттер. Землеведение. Вост. Туркестан, 1869 г., стр. 157.], зима совершенно бесснежная, а почва по преимуществу каменистая и песчаная; что песок этот на его восточных окраинах занимает даже обширное пространство земли, по которому то пересыпается подобно зыби морской, то остается неподвижно приподнятым в виде волн расходившегося было, а затем вдруг замиренного океана: это Хан-хай, т. е. Сухое море китайцев [Риттер (l. c.), стр. 7]; что, служа для каждого земледельца в высшей степени заманчивым уголком [«Почва тучная и плодородная», l. с. стр. 158], производя лучшие в мире дыни и виноград [там же], оно, вместе с тем, остается доступным только для тех, кто не боится ни сильнейшего ветра [телеги опрокидывает даже в том случае, если они тяжело нагружены; людей же уносит так далеко, что нет возможности их найти, l. с. стр. 155], ни безводья, ни, наконец, проезда по страшной «долине бесов» [В. В. Григорьев. Восточный, или Китайский Туркестан, 1873, стр. 266].

Но страхи эти, действительные для единичных людей, не могли остановить, разумеется, правительства соседних могущественных народов. Неудержимой волной хлынули сюда всевозможные завоеватели и, оспаривая Турфан друг у друга, разоряли его, уводили жителей в плен или заселяли ими соседние земли. Сколько кровавых событий, сколько перемен различных владычеств вынесло на себе население этой страны в первые века исторической своей жизни, и сосчитать невозможно! И китайцы, и хиогну, и различные гаогюйские поколения, а затем жеужани, дулгасцы, тибетцы и, наконец, ойхоры — какая громадная смесь племен, языков, обычаев и культур! И все они не только оросили своею кровью турфанские земли, но и влили ее в жилы коренного населения этой страны — древних чешысцев! Но таково уж было и осталось свойство этой земли — никто из самых сильных завоевателей ее не посмел изменить раз в ней заведенной культуры, которая и сохранилась здесь неизменно до наших времен.

Земли Турфана, как мы это ниже увидим, действительно представляют из себя не более как песчано-глинистую или даже каменистую степь, на которой вне воды вовсе нет жизни; а воды здесь не много: всего каких-нибудь три, много уж если четыре убогих ручья, и это — на громадную площадь, равную чуть не 10 тыс. кв. верстам! Есть от чего прийти в уныние и невзыскательному номаду! А между тем именно здесь, в этой пустыне, жило и живет немалое население и стояли некогда цветущие города — ядро столь впоследствии знаменитой богатством своим Уйгурской державы. Достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что, «когда монгольские императоры нуждались в деньгах, то уйгуры им служили банкирами; так, например, при одном Угэдэе заплачено было им в счет долга 76 тысяч серебряных слитков; равным образом, когда князья крови и вообще сильные люди той эпохи нуждались в жемчуге и драгоценных камнях, в Уйгурию же посылали они людей своих за всем этим, как в другие места за соколами и кречетами» [О. Иакинф. История первых четырех ханов из дома Чингисова, 1829, стр. 282 и 301.]…

В чем же кроется здесь секрет и кто те чародеи, поборовшие природу и сумевшие обратить пустыню при посредстве сооружений, не хитрых по выполнению, но гениальных по замыслу, в цветущий оазис? Увы, мы их вовсе не знаем! История застает здесь каких-то чешысцев, без сомнения — испорченное китайцами название нам вовсе неведомого народа…

Многие ориенталисты считают их за одно из отделений уйгуров, очень рано обратившееся к культуре земли; должны заметить, что гипотеза эта не имеет за себя никаких фактических оснований. В самом деле, на чем покоятся доводы этих ученых? Птоломей упоминает о народе ойхардах, китаец Фа-сянь, подъезжая к Карашару, пишет, что прибыл в землю Уй. Но ведь Фа-сянь был в Карашаре в 399 г., а китайские летописи упоминают о гаогюйских поколениях (уйгурах), живших в Тянь-шане, к северу от Карашара, уже в начале IV века; в фа-сянево же время (между 399 и 402) совершил свой набег на Восточный Туркестан и жеу-жаньский [жеу-жани — народ тунгусского племени (Klaproth, Asia polyglotta, Paris, 1823, стр. 212)] хан Шелунь, причем встретил уже там гаогюйцев и «далеко прошел их землями» [О. Иакинф. Сoбpaниe сведений о народах Средней Азии, I, стр. 208.]. Итак, уйгуры действительно жили в IV веке в землях Восточного Туркестана, могли жить там, разумеется, и раньше, например, хотя бы в тоже птоломеево время. Но что же из всего этого следует? И что общего между чешысцами — оседлым народом, и сказанными кочевниками? Если допустить даже, что последние действительно перешли к земледелию, то какое же основание имеем мы утверждать, что они сразу перешли к такому сложному полевому хозяйству, какое мы уже здесь застаем (а иного здесь никогда и быть не могло), и одновременно додумались до таких удивительных гидротехнических сооружений, которыми, без сомнения, могли бы гордиться и современные нам европейские нации?

В настоящее время, кроме Турфана, подпочвенные воды (если вообще почвой можно называть конгломератные толщи, мощностью до 250 и много более футов) утилизируются для орошения полей еще только в Иране и в местностях, прилегающих к последнему с севера [напр., в Закаспийской обл., в Закавказье, и т. д.], причем для вывода воды на поверхность земли применяется повсеместно совершенно одинаковое устройство сети подземных каналов. И что же, неужели эти кочевники, «ранняя отрасль уйгуров», додумались до подобного рода сооружений независимо от древних иранцев?..

Население Турфана исключительно земледельческое; оттого-то здесь так много селений и так мало городов. Впрочем, еще и другая причина препятствует образованию в этой стране крупных центров оседлости. Эта причина — отсутствие значительных масс проточной воды. Самые крупные из речек Турфана — это Булурюк-Баур [у Регеля Булук], Кара-ходжа и Пичанская. На их берегах издавна существовали значительные города древности, да и теперь Турфан, Лукчин и Пичан не перестали еще играть роли главных адмистративных и торговых центров страны.

Развалины древних резиденций турфанских правителей поражают массивностью своих сводов и стен, но в общем размеры их незначительны. Это были скорее замки, чем города. Всего более таких развалин по р. Кара-ходжа, собирающей свои воды частью из ключей, частью из карысей в окрестностях значительного селения Мултук и затем протекающей довольно широким ущельем поперек гряды Туз-тау. В этом ущелье местами еще сохранились интересные развалины буддийских кумирен и монастыря, кельи которого целиком высечены в отвесных скалах красных песчаников; живопись, замечательная необыкновенной яркостью и свежестью своих красок, алебастровая штукатурка и даже деревянный переплет, служивший для последней основой, все это сохранилось здесь так хорошо, точно еще недавно в монастыре кипела жизнь и отправлялось богослужение! Говорят, что развалины эти всего более пострадали в 60-х годах, когда овладевшие Турфаном дунгане разрушили здесь множество келий, в дребезги разбили изваяния идолов и сорвали со стен барельефы; но и до сих пор местное население не перестает удивляться искусной живописи жившего здесь прежде народа, «уюлгур-калмаков», как они их называют.

Против этого монастыря, на противоположном берегу реки, виднеются развалины какого-то замка, а дальше к югу остатки не то башень, не то надгробных памятников и других сооружений весьма древней архитектуры. Наконец, по южную сторону гор, среди обширного селения Кара-ходжа и рядом с развалинами недостроенной якуб-бековской крепости, путник наталкивается на высокие стены с фланкирующими башнями, сводчатыми постройками, в которых кое-где видна еще штукатурка, обвалившимися подземельями и громадными грудами мусора и всякого отброса внутри. Пораженный не только массивностью всех этих построек, но и архитектурным их стилем, Регель пишет [Petermann's Geographische Mittheilungen. 1880. XXVI. S. 207.], что он невольно вообразил себя среди развалин каких-то древнегреческих или римских сооружений, но так как, прибавляет он, «ни греки, ни римляне никогда не распространяли свою власть так далеко на восток, то всего естественнее предположить, что постройки эти относятся ко времени, предшествовавшему вторжению сюда уйгуров».

Местные легенды приписывают постройку этого города, какому-то мифическому царю Дикэ-Янусу. Но кто такой был этот Дикэ-Янус, этого те же легенды не разъясняют; не разъясняют этого и китайские известия об этой стране… Таким образом, хотя мы и имеем некоторое основание приравнять эти развалины к древнему Хо-чжеу (Огненный город), но нет никакой возможности восстановить сколько-нибудь подробно историю этого города...

К востоку от Хо-чжеу виднеются развалины башень и, так здесь называемых, «калмак мазар’ов», т. е. уйгурских ступ. Такие же башни можно встретить в окрестностях Пичана и некоторых других селений Турфанской области; но особенно замечательны развалины монастырского города Асса-шар; его трехсветная зала, ряды вдоль стены в два этажа расположенных келий до такой степени еще хорошо сохранились, что могут служить прекрасными образцами давно здесь забытого архитектурного стиля.

В сравнении со всеми этими величественными постройками то, что мы видим теперь в городах Турфанской области, представляется и жалким, и бедным. Искусство выводить своды и купола — утеряно, ваяние и художество — пали, уменья изготовлять прочную штукатурку более не существует. Современное турфанское зодчество не имеет уже ничего оригинального, а все стены и здания выводятся по общепринятому шаблону, китайскому или общетуркестанскому. Таков регресс искусства в этой стране, и, к сожалению, он далеко не единственный!..

Некогда, как известно, Турфан славился не только своим военным могуществом [царство токусгуров восточных пиcателей], но и богатством [в XIII и XIV столетиях]; искусство турфанских ремесленников приводило в восторг даже прихотливых китайцев; библиотеки были обширны, науки и грамотность процветали, внешняя же торговля имела такое развитие, какого никогда не достигала торговля в прочих промышленных округах Восточного Туркестана. Ныне от всего этого более уже ничего не осталось. Мало сказать, что торговля здесь пала — ее здесь вовсе не существует! Народ обнищал и погрузился в ничтожество.

Какие же причины подготовили это сравнительно быстрое падение как благосостояния материального, так и умственного уровня в целом народе? Причин таких было много, но все онв имеют характер более внешний, чем внутренний. Во-первых, политические невзгоды: усиление Джагатаидов на западе, стремление их подчинить себе Турфанскую область и силой привить здесь мусульманство, а затем — джунгарский разгром, самая полная эксплуатация кунтайшами средств этой страны, эксплуатация, вынудившая в конце концов большую часть населения бросить родину и бежать на восток, в пределы Западного Китая; во-вторых, замена уйгурского элемента пришлым — узбекским, а буддийской религии — мусульманством; наконец, события наших дней: дунганское восстание, хищническое управление китайских администраторов и их достойных сподвижников и воспитанников — ванов лукчунских, непомерные подати и, как косвенная причина, общее обеднение всех народов, населяющих Центральную Азию.

Почва Турфана издавна славилась своим плодородием; китайцы, описывая эту страну, сообщали, что земли в ней тучные [Иакинф, Собрание сведений о народах Средней Азии, III, стр. 209] и «производят все пять родов хлеба» [Григорьев, Восточный, или Китайский Туркестан, 1873, стр. 267], что «просо и пшеница дают там два урожая» [Иакинф, l. c., стр. 150], и что всевозможные плоды и самая разнообразная овощь не только родятся там в изобилии, но и отличаются превосходнейшим вкусом. Одновременно сообщались, однако, и такие факты, которые, по-видимому, находились во взаимном противоречии. Так, изображая климат Турфана до крайности сухим и знойным, а почву страны бедною естественными водами и притом на всем своем протяжении каменистою и песчаною, они описывали ее в то же время густонаселенною [Иакинф, l. c., стр. 149] и настолько многолюдною, что, например, даже гаочанский владетель был в состоянии одновременно выставить в поле не менее десяти тысяч регулярного войска!

Если известия эти в свое время были верны, если к тому же и площадь посева соответствовала густоте населения, то невольно рождался вопрос: из каких же источников добывалась вода, нужная как для орошения полей, так и для прочих потребностей жителей? Очевидно, что расход ее здесь был громаден, а средства на его покрытие совершенно ничтожные.

Первым [если не принимать в расчет миссионера Goes’a (начал. XVII в.) и иезуитов прошлого века, хотя и посетивших Турфан, но не оставивших нам сколько-нибудь обстоятельных описаний или даже заметок о нем] европейским путешественником, посетившим Турфан, был Регель. Он обратил внимание на оригинальный способ орошения Турфанских полей при посредстве сети подземных каналов, но, не понявши ни цели их, ни устройства, дал нам и не вполне правильное о них представление [Petermann's Geograph. Mittheilungen, 1880, ХХVI, S. 205].

Все речки, сбегающие с южных склонов Тянь-шаня, пропадают, как мы видели выше, у подошвы последнего; но дальше к югу воды их снова выступают на свет божий в виде целого ряда ничтожных ключей, слагающих четыре вышеупомянутые ручья: Булурюк, Кара-ходжа, Туöк и Ёргун (Пичанская река); эти последние пересекают гряду Туз-тау по четырем соответственным долинам и выбегают в отрицательную низменность Асса, на северной окраине коей и разбиваются на арыки [арыками в Средней Азии называются оросительные каналы]. Но воды этих ручьев в общей сложности так ничтожны, что ими могла бы воспользоваться едва двадцатая часть населения целой страны. Вот почему всю остальную, потребную последнему, массу воды пришлось издавна добывать при помощи замечательных гидротехнических сооружений, известных в Турфане под персидским названием «карызей». Целые оазисы, как, например, Хан-ду (древнее Хан-хоро), Кара-ходжа-карысь, Сынгим (древнее Билу?) и другие своим существованием обязаны даже исключительно воде этих карысей; другие оазисы, как Турфанский, Пичанский, Туöк, Кара-ходжа, Лукчин и Мултук только частью получают свою воду из упомянутых выше ручьев, главнейшим же образом заимствуют ее из карысей, устья коих выведены или в ключевые центры или же непосредственно в пределы культурного округа.

Устройство карысей очень простое. В местности, известной населению неглубоким сравнительно залеганием водосодержащих слоев, роется головная «дудка», т. е. узкий и глубокий колодезь, который заканчивается в этих слоях; отступя сажени четыре, много если уже пять, роется вторая такая же дудка, потом третья, четвертая, сотая до тех пор, пока их глубина не превысит сажени; тогда эти дудки, начиная с последней, от которой уже ведется арык, соединяются между собою каналом, прорезающим таким образом во всю их длину водосодержащие почвы. Ясное дело, что тогда в такую трубу устремляется вся вода этих последних, но, разумеется, в пределах, строго ограниченных ее всасывающею способностью. Для того, чтобы увеличить струю карысной воды, в магистральный канал проводятся ветви, если же нет для этого подходящих условий, то или несколько параллельных между собою карысей соединяют в один, или удлинняют его еще новыми дудками. Но последний случай встречается сравнительно редко, так как с удалением от устья карыся глубина колодцев увеличивается постепенно и наконец достигает того максимума, который следует считать почти что предельным; так, например, головные дудки ханду’ских карысей достигают в некоторых случаях глубины большей сорока саженей! Но на такой глубине и поддержка карыся становится уже трудной. Ремонт последнего выполняется при помощи все тех же дудок, которые раньше служили для проложения канала; потому в свою очередь они тщательно поддерживаются и зачастую укрепляются деревянными рамами; тем не менее обвалы в них бывают не редки, а ремонт карысей не прекращается никогда.

Все жители Турфана в большей или меньшей степени знакомы с устройством карысей, но только беднейшим его жителям приходится работать над исправлением этих последних, так как работа эта справедливо считается здесь столь же опасной, сколько и трудной. Зато жертвы катастрофы хоронятся всегда на общественный счет, а могилы их чтятся народом.

Если посмотреть на Турфанскую область с высоты птичьего полета, то большая часть поверхности ее покажется нам точно изрытой какими-то гигантскими землеройками, с тем, впрочем, отличием, что значительные кучи земли не разбросаны здесь в беспорядке, но вытянуты стройными нитями. Это и есть карыси.

В общей сложности карыси сооружение столь же изумительное по своей громадности, сколько и по смелости замысла. Оно все внизу, на глубине десятков саженей, а потому и не импонирует на путешественника [В последнее время Турфан посетили англичане Бель (Colonel Mark. S. Bell. Proceedings of the Royal Geographical Society. February 1890.) и Кэри (A. D. Carey. Proceedings R. G. S. December 1887.). Оба проезжали Турфан в 1887 г.]; между тем, если подсчитать сумму труда, употребленного турфанцами не только на прорытие всей этой сети подземных каналов, обеспечивающих существование многих сотен семей, но и на постоянную поддержку последних, то удивлению нашему не будет границ.

Достаточно сказать, что для орошения площади в 160 мо, т. е. 8 десятин, в оазисе Хан-ду, например, требуется вода с одного карыся при наименьшей длине последнего в три версты. При такой величине карыся головной колодезь последнего может иметь глубины минимум 300 футов (50 кулачей); принимая же в соображение, что на одну версту приходится от 100 до 120 дудок, а на все протяжение от 300 до 360, при средней глубине в 150 футов и площади сечения в 6,25 квадр. футов, получим, что для вырытия дудок потребно было выкинуть земли и гальки в круглой цифре не менее 280 тысяч кубических футов; если же присоединить сюда и подземный канал длиной в три версты, то вся масса выкинутого матерьяла значительно превысит 300 тысяч куб. ф., из коих не один десяток тысяч пришлось на глубину в 35 саженей!

В оазисе Хан-ду до двухсот карысей, во всей же северной части Турфанской области (Харюза) их так много, что определить в точности количество их невозможно; во всяком случае число их существенно увеличено быть не может, так как, по-видимому, уже в настоящее время почти весь запас подпочвенной влаги высасывается карысями сполна. Местные жители подметили даже, что увеличение числа боковых колодцев уже не увеличивает в желанной мере количества воды в магистральных каналах, а также и то, что вновь проведенный карысь или уменьшает количество воды в соседних или же вовсе их осушает. Вместе с тем, подмечено было также и периодическое колебание уровня в этих колодцах; летом он выше, чем в зимние месяцы; это явление, весьма важное для земледельца, находится, по-видимому, в прямой зависимости от летнего таяния снегов в горах Богдо-ола.

Когда среди бесплоднейших каменистых степей Харюзы мы вдруг увидали оазис Хан-ду, то были поражены его красотой, оживленностью и богатством. Даже лучшие места в долине Зеравшана, этой издавна прославленной «жемчужине Востока», не в состоянии выдержать сравнения с тем, что мы здесь увидали.

Это, в буквальном смысле этого слова, роскошнейший сад, какое-то в высшей степени благоустроенное поместье, где все дышит необычайным порядком и даже довольством. Террасовидно подымающиеся поля, засеянные кунжутом (Sesamum indicum indivisum), ак-джугарой (Sorghum cernuum), хлопком и всевозможными иными культурными растениями и огороженные только линиями древесных посадок: айлантов и тутов, производят чрезвычайное впечатление отсутствием каких бы то ни было следов потравы на них; непроницаемая тень громадных вязов и тутов, среди которых вы едете, ирригационные канавы, по которым несутся струи холодной и чистой воды, наконец, даже дорога, изумительная своей необыкновенной опрятностью, вот первые впечатления при въезде в оазис. С каждым шагом вперед поражаешься все более и более; впереди, наконец, и селение… но это даже и не селение, а ряды ферм, утонувших в густой зелени тутов, абрикосовых и персиковых деревьев, яблонь и груш; виноградники и плющ (Clematis sp.) дополняют очарование… Среди селения вы объезжаете пруд с перекинутым через него легким, слегка дугообразно-изогнутым мостиком китайской архитектуры; по-видимому, пруд этот только в редких случаях видит солнце, до такой степени мощны карагачи, засаженные вдоль его берегов… Пруд среди каменистой пустыни, самой безжизненной из среднеазиатских пустынь! Не чудо ли это? И если вспомнить, что вся масса воды в Хан-ду’ском оазисе извлечена с глубины в 200 или даже более футов, то не правы ли мы остановиться в изумлении перед земледельцем Турфана, осилившим и пересоздавшим природу?

Когда видишь все это, то невольно приходят на память легенды о великом прошлом Восточного Туркестана. Когда-то существовало в нем одновременно до 60 отдельных владений [до начала христианской эры в одном Турфане было несколько владений: Чеши (Турфан), Кио, или Гэ, и Цыэ в верховьях р. Булурюк и р. Мултук, Билу (Сынгим), Юйлиши (Лемчжин), Хань-хоро (Ханьду) и др.], теперь же не наберется здесь того же числа городов и местечек. Множество последних исчезло без всяких следов былого существования, и там, где некогда они были, тянется теперь такая же безотрадная пустошь, как и турфанская Харюза…

Все путешественники утверждают, что местность на восток от Хотана изобилует значительными запасами подпочвенной влаги: стоит здесь только копнуть, говорят они, чтобы показалась вода… Турфан представляет несравненно худшие условия водоснабжения, и между тем мы застаем здесь всюду такие цветущие оазисы, как Хан-ду. Что же мешает нам думать, что и на северных склонах Куень-люня существовали и могут существовать города, обязанные своею жизнью исключительно воде карысей?

Но устройство карысей дело капризное, требующее неусыпного внимания и постоянного ремонта, а потому и значительных расходов, незнакомых другим земледъльцам. Раз, однако, платежная сила народа почему-нибудь ослабела, ему неминуемо должна грозить гибель. В этом, как мне кажется, мы и должны искать главнейшую причину полного опустения городов и селений, развалины коих полузасыпаны ныне песком. Причину же чрезмерного обеднения этих последних искать долго нечего: нам достаточно хорошо известна кровавая история городов Восточного Туркестана [Впрочем, исчезновение некоторых оазисов могли вызвать и иные, естественные причины, например, развитие оврагов и связанное с ними понижение уровня водосодержащих слоев. На северных склонах Заалайских гор я видел речку Туз-дару, ничтожную в верховьях, но быстро увеличивающуюся в среднем течении, и не столько на счет притоков, сколько ключей, непосредственно бьющих из-под земли и делающих берега реки очень топкими; очевидно, последняя настолько уже углубила свое ложе, что обнажила подземный дренаж.]. Только в Турфанской области сохранился еще вполне этот способ орошения почвы, и это, может быть, потому, что Турфан, как кажется, до 60-х годов текущего века все еще умел сохранить проблески своей прежней самостоятельности. К тому же настоящая хищническая эксплоатация этого богатого края китайцами началась только лет двадцать назад, а потому и не успела еще в корень подорвать благосостояния его жителей.

Ниже мы увидим, как беспощадна и многообразна эта эксплоатация, готовящая Турфану страшные бедствия, а теперь постараемся познакомиться и с самым предметом этой эксплоатации — уроженцем Турфана.

Вот и он перед нами. В среднем типе не столь красивый и статный, как сарт Русского Туркестана, он, однако, не менее последнего жив и подвижен. Скулы его выдаются сильнее вперед, глаза у́же, но всегда выразительны, растительность на лице очень редкая. В общем телосложение его сухопарое, рост средний, грудь часто впалая. Производя впечатление физически слабого человека, он, однако, чрезвычайно вынослив, деятелен и неутомим. Мне кажется, вся организация его приспособлена к тому именно, чтобы быть сытым при самом ничтожном количестве пищи; и действительно, трудно даже представить себе, как мало он ест! И в этом, может быть, и следует видеть тот именно якорь, который спасает турфанский народ от повального разорения. Насколько он скромен в еде, настолько же он скромен и во всем остальном. Когда-то в Турфане выделывались прекрасные вина, приводившие китайцев в непомерный восторг; с введением мусульманства искусство это было совершенно забыто, и ныне турфанцы спиртных напитков, как кажется, почти вовсе не пьют. Одевается он также замечательно просто, но в то же время и очень опрятно. Одежда эта состоит из нижеследующих частей: длинной рубашки (куйпэк), сшитой из местной хлопчатобумажной материи — белой бязи (бöз) и таких же штанов (дамбал), заправляемых в сапоги (пайпак) лошадиной кожи; из ватной кофты (джаймэк), застегивающейся на левом боку и настолько широкой, что ее приходится подпоясывать кушаком (путё), для которого берется обыкновенно или кусок. бязи или 9 аршин (гезь) ситцу, и, наконец, из тибютейки (допа) или же шапки с меховым околышем [у богатых из выдры, у бедных из подкрашенного сурка] (коробöк) общетуркестанского типа. Более состоятельные заменяют джаймэк халатом, но последний входит в yпoтpeблeниe только по городам да и то преимущественно только среди людей пожилых и почтенных.

Насколько нам удалось определить характер турфанца — скромность составляет его удел; я думаю, что у некоторых она переходит даже в забитость. Турфанец терпеливо выносит тиранию китайской администрации и своего природного князя, но, может быть, это только временно бездействующий вулкан? Во всяком случае, он мало напоминает прежнего жителя этой страны, непокойного и вечно с кем-нибудь да воевавшего чешысца… Он предпочитает, по-видимому, мир да покой, а потому, хотя и ропщет, но все же лезет в ярмо, добровольно обращаясь в батрака каждого, кому не лень наживаться на счет этого добродушного человека; поэтому, мне кажется, нет страны, где бы ростовщичество было так распространено, как именно здесь.

«Когда-то, — говорили нам старики, — мы переживали лучшие времена; тогда и народ был честнее… Воровство и обман строго наказывались, а теперь этих наказаний никто уже не боится…»

Можно легко этому верить… У нас есть пословица: «бедность не порок, но хуже порока»… Сама судьба заставляет человека, попавшего в лапы ростовщика, изворачиваться, затем унижаться, и наконец даже прибегать к недозволенным законом и совестью действиям. Подобное движение по наклонной плоскости вниз так хорошо всем известно, что о нем и распространяться долго не стоит. К тому же народ, управляемый не законами, а произволом, проходит здесь очень плохую школу нравственности; про Турфан же мы скорее, чем про какую-нибудь другую страну Востока, имеем право сказать, что закон существует здесь только для тех, кто богат.

При всем том, благодаря своей аккуратности, трудолюбию и уменью довольствоваться самым малым, турфанец еще сводит кое-как с концами концы; при поверхностном взгляде он производит впечатление даже человека зажиточного: так всегда он опрятно одет и в таком порядке находится его крошечный дворик и прицепившиеся на краю последнего жилые покои.

Обо всех туркестанцах приходится зачастую выслушивать мнение, что это народ давно изолгавшийся и вполне лицемерный, что вероломство составляет столь же врожденное у них качество, как и себялюбие или жестокость. Мы, однако, совершенно не разделяем такого крайнего взгляда и желали бы дать ему иную характеристику; вот почему мы и к турфанцам решаемся отнести те слова, которые писались почтенным академиком Миддендорфом о сартах Русского Туркестана [Очерки Ферганской долины, 1882, стр. 363].

«Если мы с беспристрастием отнесемся к коренным чертам характера сартов, которых частенько и жестоко ругали, то вскоре убедимся, что кроме прекрасных наклонностей к добру и немалых дарований, сарт, бесспорно, отличается поэтической мягкостью души. Я вовсе не хочу отрицать больших недостатков их и пороков; но они обращаются в нечто очень малое, если обратить внимание на то, при каких условиях выработалось то здоровое ядро, которое сохранилось в них и поныне…»

Нам именно кажется, что основанием для неблагоприятных суждений о туркестанцах служит их крайнее легкомыслие, которое в связи с их восприимчивостью, крайнею общительностью и болтливостью, делает из них людей весьма малонадежных; им, действительно, не во всех случаях можно верить, но источником их лжи не всегда служит злой умысел, а скорее всего увлечение собственной фантазией.

«Народ этот, — продолжает далее Миддендорф, — с мягким характером и, несмотря на всю прозу его повседневных занятий, с поэтическим настроением. Только небесные сферы музыки ему все еще совсем недоступны. Правда, у него есть потребность пения, правда, сарт затягивает песню при каждом удобном случае — но человек да не искушает богов!»

Последнего, однако, про уроженцев Турфана сказать вовсе нельзя, так как среди всех народов Центральной Азии — турфанцы и хамийцы, бесспорно, самый музыкальный народ.

Григорий Ефимович Грум-Гржимайло. «Неизведанные страны Средней Азии». «Русский вестник », 1892, № 9, 11, 12.

Автор этого этюда был командирован Имп. Русск. географическим обществом в 1889 г. в Западный Китай для исследования малоизвестных стран Тянь-шаня, Монголии и Сев.-Вост. Тибета. Экспедиция эта, организованная на соединенные средства Его Имп. Выс. Великого князя Николая Михайловича, ген. Г. А. Колпаковского, Географич. общ. и Минист. народного просвещения, возвратилась в Петербург в январе 1891 г., в Турфане же Грум-Гржимайло пробыл полтора месяца — октябрь и первую половину ноября 1889 г. Настоящий очерк, составляя результат произведенных здесь за это время исследований, представляет одну из глав приготовляемого к печати обширного труда Г. Е., который издан будет Имп. Русск. геогр. обществом.