Зато были другие письма — не с возражением, но с сомнением. Да полно, восклицали авторы таких писем, неужто это возможно: прокурор столь высокого ранга, кропотливо делавший карьеру (не в одночасье же он вознесся на вершину многоступенчатой пирамиды!), вдруг бросает вызов сильным мира сего, почти заведомо отдавая себя на заклание?!
И ради чего?! Ради принципов? Ради честного исполнения гражданского и профессионального долга?! Не может быть! Честь и слава его памяти, если все это правда, да вот правда ли только?
Другие, признавая, что «от фактов никуда не уйдешь» (горьковчанин А. Крапивин), что, «видимо, и это очень отрадно, рядом с нами жил подлинный герой, человек принципиальный и мужественный» (москвичи С. и Л. Кругликовы), добавляют с печалью, что был он «белой вороной, и никого похожего в этик органах (имеется в виду прокуратура. — А. В.) быть тогда не могло, другого примера нет и быть не может» (цитата из письма ленинградца И. Морозова).
Я тогда же ответил и этим, и другим читателям-скептикам, что их сомнения мне понятны, но, к счастью, они ошибочны, что «найденовцев» (позволю себе, не удаляясь от истины, употребить это понятие, выводящее линию поведения Виктора Васильевича за рамки частного случая, делающее ее не фактом, а явлением) было не так уж и мало. И тоже на уровне отнюдь не низком..
Настало, думаю, время рассказать еще об одной прокурорской судьбе. Правда, судьбе без трагического финала. Но не менее драматичной. И тем более поучительной, что она вообще не имеет конца. До сих пор!
Нам придется вернуться ровно на десять лет назад. В декабрь семьдесят восьмого. Шла очередная сессия Верховного Совета Азербайджана. Девятая сессия девятого созыва. Завершилось обсуждение плана экономического и социального развития республики, ее бюджета на 1979 год, и председательствующий — народный писатель Азербайджана Сулейман Рустам — объявил об окончании прений. И тут, подняв руку, попросил слово для реплики депутат Гамбай Мамедов. Председатель беспомощно оглянулся. Он искал какого-то знака сидевшего тут же, в президиуме, Влиятельного Лица. Но Лицо проявило выдержку и знака не подало. Наступила гнетущая пауза. В заранее заготовленном председателем тексте, где предусмотрено и «принято единогласно», и «разрешите ваши аплодисменты считать...», про реплику не было ни единого слова. А между тем, воспользовавшись вышеназванной паузой, депутат Мамедов уже успел взойти на трибуну. И сразу начать.
— Хочу поставить депутатов в известность о том, что я, как прокурор республики, начиная с 1971 года систематически письменно информировал руководящие органы, то есть ЦК КП Азербайджана, Президиум Верховного Совета и Совет Министров республики, лично товарища Алиева Гейдара Алиевича, о крупном масштабе антигосударственной практики в республике как в области сельского хозяйства, так и в промышленности. Но все наши информации остались без соответствующего реагирования. Несмотря на это, я неоднократно — 15 декабря 1976 г., 12 и 21 апреля, 16 сентября 1977 г. — письменно обращался в адрес членов Бюро ЦК КП Азербайджана и председателя Ревизионной комиссии ЦК с просьбой принять меня для дополнительного доклада о положении дел в республике и для принятия соответствующих мер. Я отправил шесть телеграмм, обращаясь как депутат к депутатам, с просьбой принять меня и выслушать.
Однако, по существу, меня никто не принял. Хорошо зная положение дел в республике, заявляю, что в достоверности таких достижений, о которых всюду говорят, я сомневаюсь. Я уверен, что все награды присуждались Азербайджану без предварительной проверки действительного положения дел в республике.
В этом месте, судя по стенограмме, председательствующий наконец пришел в себя и вспомнил про микрофон. «Есть ли необходимость Мамедову продолжать свое выступление?» — обратился, заметим, не к депутату, а к залу. И услышал — так написано в стенограмме — «голоса с мест»: «Необходимости нет».
Зато дать отпор незапланированному оратору — такая необходимость возникла сразу же у шестидесяти депутатов. Слово получили всего лишь семнадцать. Не привести хотя бы кратчайшие выдержки из их выступлений — значит лишить читателя ценнейшей информации, позволяющей задаться таким простодушным вопросом: как вообще мы жили чуть ли не два десятилетия, как не лопнули от стыда, не провалились под землю — великая страна с великой историей, с ее обостренной совестью и неистребимой потребностью в правде?
Вот они — выступления государственных деятелей, прервавших на полуслове тревожный сигнал депутата.
Председатель Президиума Верховного Совета республики К. А. Халилов: «Вам хорошо известно, что труженики Азербайджана работают с огромным подъемом, стремятся перевыполнить государственные планы, принятые социалистические обязательства (аплодисменты). Что может быть выше оценки, которую дал недавно на проходившем в Баку торжественном собрании Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев партийной организации, всем трудящимся Азербайджана за успехи, достигнутые республикой за 8 лет (аплодисменты)? Мы особо отмечаем заслуги товарища Гейдара Алиева (бурные аплодисменты)... Я считаю, что Мамедов прибегает к провокации и пытается помешать работе нашей сессии (бурные аплодисменты). Сомневаться в сообщениях ЦСУ есть не что иное, как провокация... Нашей работе не могут помешать никакие провокации (бурные аплодисменты)».
Первый секретарь Нефтечалинского райкома партии И. Курбанов: «Нас возмущает выступление товарища Мамедова в такое время, когда нынешней победе нашей республики дал оценку сам Леонид Ильич Брежнев... Я считаю, что решением сегодняшнего заседания Мамедов должен быть отозван из числа депутатов (аплодисменты)».
Первый секретарь Апшеронского райкома партии Гумбатов: «Сейчас мы можем честно смотреть другим в глаза... И это произошло благодаря напряженному труду Гейдара Алиева (бурные аплодисменты)».
Первый секретарь Мир-Баширского райкома партии Д. Мамедов: «В нашей республике никогда еще не было такого руководителя, как Гейдар Алиев (аплодисменты). Товарищ Алиев всегда старается предостеречь от неблаговидных поступков (аплодисменты). Борьба против них у товарища Алиева в крови (бурные аплодисменты). Наша республика добилась великолепных успехов (аплодисменты). Как говорил недавно на торжествах в Баку товарищ Леонид Ильич Брежнев, прикрепляя орден Ленина к знамени нашего прекрасного города, — широко шагает Азербайджан (бурные аплодисменты). За вами, товарищ Алиев, стоят все, начиная от инженера до аксакала (бурные аплодисменты). Я предлагаю никогда больше не допускать участия в таких собраниях людей, подобных Мамедову (аплодисменты)».
Первый секретарь Бардинского райкома партии Р. Сафаралиев: «Успехи партийной организации Азербайджана стали возможны лишь под руководством верного сына нашей Родины товарища Гейдара Алиева (бурные аплодисменты). А в это время клеветник Мамедов не хочет заметить, что лидер нашей партии дает нашей работе столь высокую оценку. Гнать клеветника! (Бурные аплодисменты)».
Машинист локомотивного депо (Кировабад) Г. Алиев: «Мамедов возвел клевету на весь азербайджанский народ, на всю нашу партию, а у меня десять детей, и все они с высшим образованием. Позор товарищу Мамедову! (Аплодисменты)».
Начальник ЦСУ Азербайджана С. Абасалиев: «У нас не допускается никаких приписок. Первой нашей опорой в вопросах достоверности является товарищ Гейдар Алиевич Алиев (бурные аплодисменты). На пленуме Сумгаитского горкома партии прокурор города Сумгаита (! — А. В.) устроил такое же выступление, как Мамедов. Явно видна подсказка клеветника Мамедова (бурные аплодисменты)».
Хлопкороб колхоза «Коммунист» Евлахского района Ш. Алиева: «Даже трехлетний ребенок слышит по радио, сколько хлопка собрал Азербайджан. Какие приписки? Я не знаю никаких приписок. Мы всецело поддерживаем курс товарища Алиева Гейдара Алиевича (бурные аплодисменты)».
Первый секретарь Сумгаитского горкома партии Г. А. Гасанов: «Пусть Мамедов не считает себя тем чеховским героем, который попал под колеса фаэтона и думает, что его узнала вся страна, вся страна знает не его, а товарища Гейдара Алиева (бурные аплодисменты, переходящие в овацию)».
Первый секретарь Шемахинского райкома партии Ф. Мустафаев: «Товарищ Алиев — наша гордость, гениальный сын нашей республики и народа (бурные аплодисменты), а тут приходит какой-то Мамедов и начинает клеветать...»
Народный писатель Азербайджана Сулейман Рагимов: «Гамбай просто выжил из ума. Против кого ты, Гамбай? Если верить в бога, можно сказать, что перед нами сам бог в лице Гейдара Алиевича. Сам бог послал нашему народу, такого отважного сына (бурные аплодисменты)».
Народный писатель Азербайджана Мирза Ибрагимов: «Быть рулевым и вести корабль по верному пути в этой республике требует огромного таланта, семи этими качествами обладает наш дорогой, наш горячо любимый... (бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают)».
Вероятно, никогда еще ни один очерк не содержал таких пространных цитат из официальной стенограммы. Но, во-первых, начав цитировать, право же, трудно остановиться, хотя список ораторов далеко не исчерпан, а потоку тошнотворной патоки поистине нет конца. Во-вторых же, эту стенограмму иначе, как в очерке, негде прочесть. Как и положено, материалы девятой сессии изданы отдельной книгой, доступной любому желающему, но напрасно мы будем искать в ней хотя бы намек на реплику депутата Мамедова и дружный отпор, который он получил: этого не было, даже если и было.
Заметим попутно, что редакции удалось с превеликим трудом раздобыть стенограмму открытого заседания Верховного Совета республики. Ее хранят и сегодня, в эпоху гласности и перестройки, как сверхсекретный документ, содержащий особо важную государственную тайну. И лишь энергия и профессиональное мастерство нашего специального корреспондента — полковника юстиции в отставке Валентина Дмитриевича Черкесова — позволили проникнуть в это тайное тайных.
Что секретного в той стенограмме? Речь Мамедова или речи его оппонентов? Тогда — было первое, теперь — боюсь, что второе. Дико сегодня глядится этот турнир аллилуйщиков, но даже в ту пору, когда лизоблюды размножались делением, иные пассажи восторженных спичей, которые я процитировал, казались злонамеренным фарсом. Издевкой над тем, кому они адресовались.
Оставим на совести народных писателей их метафоры и гиперболы. Но как сам «адресат» мог все это спокойно выслушивать? И ни разу не возмутиться. Не вскочить от обиды, не воскликнуть: «Зачем вы меня унижаете?!» Ведь такие слова, да еще с трибуны, от сердца, искренне, без фарисейства произнести невозможно. Ведь когда уважают и любят — действительно уважают и действительно любят, — находят другие слова. Совершенно другие. Лишенные угоднического самоуничижения. Восклицательных знаков. Заверений и клятв. Неужели и впрямь, как заметил другой — не народный — писатель, единственный урок истории состоит в том, что из нее не извлекают никаких уроков?
ГАМБАЙ МАМЕДОВ к тому времени уже более двух лет не работал прокурором республики, и поэтому его выступление с понятной любому логичностью можно было объяснить желанием низвергнутого взять реванш, отомстить, проявить уязвленное честолюбие и болезненную амбициозность. Тем более что он не вышел на пенсию, не подал в отставку, даже не был переведен на другую работу, а просто-напросто изгнан. Должностное лицо, осуществляющее, согласно Конституции, высший надзор за законностью, убрали с таким циничным попранием законности, которое не так уж часто встречалось даже в те постыдные времена.
Как известно, все прокуроры сверху донизу — тем более прокуроры союзных республик — подчиняются только Генеральному прокурору СССР: им назначаются, им освобождаются от работы. Только им, и никем больше! Это не формальность, а краеугольный камень законности, важнейший принцип, сформулированный Лениным в знаменитом письме «О «двойном» подчинении и законности», одобренный Политбюро и проведенный в жизнь решением ВЦИК. Ни разу с тех пор не ставившийся под сомнение и не подвергшийся никаким коррективам.
Но что значат принципы и конституционные правила для бога? Согласимся, что бог выше принципов: он — бог, а принципы устанавливаются людьми. Всего лишь людьми...
И вот за подписью бога выходит такое постановление: «За серьезные недостатки в работе по организации прокурорско-следственной деятельности, осуществлению прокурорского надзора за законностью, неудовлетворительное состояние подбора и воспитания кадров в органах прокуратуры прокурора республики тов. Мамедова Г. А. снять с занимаемой должности». Заметим: не «рекомендовать снять», что было бы, конечно, равнозначно по сути, но соблюдало хотя бы формально видимость какой-то законности. Нет — прямо в лоб, без стыдливых иносказаний. И тогдашний Генеральный прокурор Р. А. Руденко молча проглотил это демонстративное посягательство на его исключительную прерогативу: через 22 дня после того, как Мамедов был снят самим богом, его снял наконец и вышестоящий начальник. С формулировкой, лаконичность которой под стать ее ясности: «за серьезные недостатки в работе». И все...
Вероятно, все-таки бог оплошал... Не довел свой замысел до конца, из-за чего и вышел на сессии незадачливый тот конфуз: прокурор не был вовремя лишён депутатского мандата. Сразу после того, как был снят. Я долго думал, в чем причина этого сбоя. Имею гипотезу. Но для того, чтобы стала она понятной, нужно все-таки разобраться, за что же обрушились на прокурора республики те божественные гонения.
Список допущенных им нарушений велик, и с первого взгляда он впечатляет: множество дел — о взятках и о хищениях — расследовалось в прокуратуре, возглавляемой Гамбаем Мамедовым, раздражающе долго, иные из них — после длительных проволочек — вообще прекращались, а иные завершались непривычно мягкими приговорами, которые прокурор из-за странной своей сердобольности не счел нужным опротестовать. На фоне шокирующей безнаказанности, на фоне массовой коррупции, которая была заветна в республике любому и каждому, обвинение в попустительстве взяточникам и ворам выглядело более чем правдоподобно и не могло не вызвать всеобщего возмущения. Удар был точно рассчитан и метко попал в цель.
Но два обстоятельства, тесно связанные друг с другом и (в отличие от того, что сказано выше) не получившие ни малейшей огласки, вносили в привычную схему весьма серьезный поправочный коэффициент. Первое состояло в том, что почти все (едва ли не все!) дела, пугающе долго тянувшиеся в прокуратуре, возбуждались по спущенным сверху анонимкам. То есть, иначе сказать, не подписанным, не содержащим никаких доказательств «сигналам», пришедшим в высокие инстанции и переправленным Мамедову с предложением «разобраться».
Но чем грознее была резолюция и чем солиднее пост ее автора, тем с большей дотошностью проверялся «сигнал». Ибо сам прокурор и его ближайшие сотрудники с брезгливой неприязнью относились к любым анонимным доносам. Даже к тем, что порой содержали «крупицы правды». А в тех, что «спускались» к ним с резолюцией, сплошь и рядом не было даже крупицы. Чаще всего они попросту не подтверждались. Изобиловали передержками и подтасовками, представляя собой очевидное сведение счетов. В лучшем случае — превращение мухи в слона. Да, и за «муху» положено отвечать. За «слона», однако же, больше».
Вот тут-то прокурор и стал замечать другую закономерность, которую мы назовем вторым существенным обстоятельством. Все анонимки, слишком придирчивая проверка которых вызывала в, «верхах» столь бурное возмущение, касались почему-то почти исключительно работников самого низкого, если не нижайшего, «ранга», бухгалтеров, инспекторов, вахтеров... Трудно было понять, отчего для изобличения таких «акул» приходилось прибегать к таинственным анонимкам, тщательно скрывавшим доблестные имена бдительных граждан. Чем, собственно, были так уж опасны вахтеры, что гласное их разоблачение подвергало опасности жизнь смельчака, воюющего за правду? И почему эти самые анонимки, проверка которых была на контроле в «верхах», не затронули ни единого раза акул без кавычек? Тех, про забавы которых прокурор доподлинно знал. Почему суммы взяток, о расследовании которых так рьяно пеклись «наверху», составляли двести и триста рублей? Редко — пятьсот. Какими суммами ворочают наяву иные почтенные лица, прокурор знал тоже довольно неплохо. Но в потоке спущенных анонимок об этом не говорилось. Совсем.
Основным и решающим «полем брани» стало нашумевшее «дело Бабаева». Ибрагим Бабаев возглавлял следственный отдел прокуратуры республики, был лично причастен к «волоките» в расследовании спущенных сверху дел, проявлял независимость и строптивость. И вдруг — извините за штамп — гром среди ясного неба! Он сам — расхититель и взяточник! Спевшийся с мафией «цеховик»: организатор подпольного производства, на котором нелегальные акционеры наживают не тысячи — миллионы!..
Нужно сказать, что и это обвинение весьма походило на правду. И даже вполне могло ею быть. В существовании подпольных цехов сомневаться не приходилось. В том, что это существование немыслимо без высокого покровительства, — разумеется, тоже. Что бомбу безопаснее всего держать в губернаторском доме — этому история нас научила. Как и тому, что «держите вора!» громче всех кричит именно вор.
Руководитель всего республиканского следствия в роли дежурного мафиози?! Почему бы и нет: ситуация не такая уж беспримерная. К тому же — «есть данные»... Мамедов под давлением дал санкцию на арест. Но не слишком охотно: «данные» не очень-то убеждали. Создавалось впечатление, что чья-то могучая рука отвлекает внимание от других — действительных! — мафиози. Рангом повыше. Масштабных. С размахом, который нам и не снился.
Тем не менее машина уже крутилась. Как и следовало ожидать, метили в следователя, чтобы попасть в прокурора республики: ведь это у него под боком — так получилось — процветали преступники, это он ротозей, подбирал подобные кадры! Ротозей, если, конечно, не хуже...
Поспешность, с которой Бабаеву был вынесен смертный приговор, насторожила Верховный суд СССР. Поспешность и, главное, шаткость собранных доказательств. Заместитель председателя Верховного суда СССР (теперь он возглавляет Верховный суд России) Евгений Алексеевич Смоленцев, зная прекрасно, кто именно проявляет для всех очевидный интерес к этому делу, взял на себя смелость опротестовать приговор, чтобы можно было заново — объективно, не торопясь — провести проверку. Всего лишь проверку, хотя некоторые из членов Верховного суда СССР, потрясенные бездоказательностью обвинений, полагали необходимым вообще прекратить это более чем сомнительное дело.
Всего лишь проверку! И сразу...
О том, как вторгаются иные деятели в дела правосудия, верховные судьи знают не понаслышке. Е. А. Смоленцев, предвидя на сей раз такое вторжение, но верный судейскому долгу, шел на заведомый риск. Честному юристу рисковать приходилось нередко. Увы, приходится порой и сейчас. Беспардонность того вторжения, которое, естественно, не замедлило, поразило однако, даже видавших виды. Открытое, без камуфляжа. Протест пришлось отозвать. Приговор немедленно привели в исполнение.
Виновен ли был Бабаев? И если виновен, то в чем? Не погиб ли ни в чем не повинный? Почему так рьяно, с каким-то порочным надрывом вмешались в его судьбу; могучие силы, воинственно обвиняя всех усомнившихся в том, что они покрывают преступников?
Может быть, потому, что «держи вора!» громче всех кричит тот, который...
Может быть, может быть... Когда-нибудь, будем надеяться, мы узнаем об этом. Пока же знаем только одно: «серьезные недостатки и ошибки... в работе по подбору, растановке и воспитанию кадров» стали одной из формальных причин для изгнания с работы Гамбая Мамедова. Впрочем, не будь этой, нашлась бы другая.
Уже и тогда иные вмененные ему «злодеянич настораживали привычной демагогичностью формулировок. Особенно эта: «Потеряв чувство ответственности, Мамедов встал на осужденный путь противопоставления органов прокуратуры партийным органам». В переводе с бюрократического языка на нормальный это означало, что для партийных работников, как и для всех граждан без исключения, Мамедов признавал один и тот же общий для всех закон.
Сегодня, если мы расшифруем, что конечно имелось в виду, «вина» Мамедова предстанет в неожиданном свете. Уже тогда зрели зародыши драмы, которую нам только что пришлось пережить, и уже тогда, как мы видим, их тщательно укрывали. Обратим внимание на приведенную выше цитату: «...прокурор города Сумгаита устроил такое же выступление, как Мамедов» (то есть вскрыл благостную липу о благополучном положении в городе). И на ту, что вошла в решение об исключении Мамедова из партии: «...шантажировал ответственных партработников, собирал на них порочащие материалы. Такого рода действия им предпринимались в отношении первого секретаря Нагорно-Карабахского обкома партии тов. Кеворкова, бывших первых секретарей Сумгаитского горкома партии т. т. Абасалиева и Багирова...».
Кто знает, если бы «шантаж» прокурора был доведен до законного и закономерного завершения, может, многое из того, что случилось в этом году, было бы пресечено своевременно. Симптомы, как видим существовали давно. И не прошли мимо глаз прокурора. Но чрезмерная зоркость была не в чести.
Между тем все время, пока шла невидимая миру война амбиций и самолюбий, кланов и групп, или, если точнее, война за место под солнцем, прокурор республики не сидел сложа руки.
Победные рапорты о «широкой поступи Азарбайджана» не мешали ему, как и всем подлинным патриотам республики, презирающим лживую славу, видеть не миражи, а реальность. Тем более что должность, которую он занимал, достаточно надежно обогащала интуицию информацией.
Барабанная трескотня славословий не заглушила стоны отторженных и поверженных, тех, которых смела, вычеркнула из жизни алчность рвачей, лихоимцев и жуликов. Тем более что тысячи жалоб и писем, которые он получал, позволяли об этом судить достаточно компетентно.
Не осенил его и блеск звезд, орденов и медалей, свалившихся на отважного «рулевого» и его многолюдную свиту. Как и блеск бриллиантов — скромных ответных подарков вернейшего из соратников новому Ильичу. За его благосклонность и щедрость...
В докладных записках, рапортах, представлениях, адресованных ЦК Компартии Азербайджана, республиканскому комитету партийного контроля, Президиуму Верховного Совета республики (по просьбе редакции Прокуратура СССР подсчитала, недавно: их было не менее восьмидесяти!), прокурор обращал внимание на «масштабы приписок и фальсификаций», на ложную статистику, на премии и награды, не подкрепленные никаким реальным успехом. Ответов не было. Реакции — тоже. Впрочем, реакция все же была: со сдержанной — до поры до времени — яростью прокурору давали мудрый совет: заниматься своим делом, «успешней ловить преступников». Совет был, в общем-то, справедлив, с «ловлей» преступников дела обстояли неважно, но только ли прокурор был в этом повинен?
Поиск истины сам по себе, да еще столь «настырный», последовательное разоблачение лжи, тут же, по давно отработанной схеме, объявленное очернительством и клеветой, — все это было достаточным основанием для вельможного гнева. И для оргвыводов — тоже. Но главные пружины «смертельного поединка» оставались скрытыми почти для всех, кто за ним следил. Так они и не обнажились. По сей день.
ДО ТОГО, как стать прокурором республики, Гамбай Алескерович Мамедов 16 лет прослужил в Комитете госбезопасности Азербайджана. Являлся, стало быть, сослуживцем Гейдара Алиевича Алиева, который тоже часть жизни отдал работе в этом уважаемом ведомстве. И был хорошо знаком с работой комиссии под председательством заместителя председателя комитета М. А. Ализаде, которая принуждена была некогда рыться в сомнительных фактах биографии человека, снизошедшего «к своему народу» годы спустя в образе бога.
Вот что рассказывает об этом сам Г. А. Мамедов: «Комиссия установила, что Алиев с началом войны бросил учебу в Индустриальном институте имени Азизбекова в Баку и, чтобы уклониться от призыва в армию, выехал к себе на родину в Нахичевань. Там он приобрел документ о том, что он якобы страдает тяжелой формой туберкулеза легких и освобождается от призыва. Устроился работать курьером в архив, находившийся в ведении НКВД. Отсюда и пошла его карьера.
После войны он представил документы прямо противоположного содержания — о своей службе в армии, о том, что он участник войны (как ему удалось раздобыть их, комиссия не установила), и поэтому легко восстановился в институте, но учиться не стал, перевелся на 3-й курс истфака университета, который окончил заочно, кажется, в 1957 году».
Все сказанное по просьбе редакции письменно подтвердил персональный пенсионер М. А. Али-заде, рассказавший еще и о том, каким преследованиям подвергался он впоследствии со стороны обретшего власть «объекта» его проверок. И о том, как тогдашний руководитель республики И. Д. Мустафаев, вняв просьбе академика Гасана Алиева — старшего брата «объекта» (и младший брат, и жена войдут в академию позже), — спустил дело на тормозах: Г. А. Алиев отделался тогда «строгачом с занесением» и понижением в должности.
«Белыми пятнами» в боговой биографии займется кто-то другой (если, конечно, займется), не о них, собственно, речь. Речь о том, что не по видимости, а по сути явилось причиной неравной дуэли, где один отстаивал принципы, истину, верность профессии и гражданскому долгу, а другой — убирал врага. Хорошо осведомленного и не пожелавшего ничего забыть. Убирал постепенно. Не сразу. Не оставляя повода, чтобы придраться. Оттого-то, я думаю, лишившись должности, Мамедов оставался еще депутатом. Да и кто мог представить тогда, что ошельмованный уже депутат позволит себе взбунтоваться?! Нарушит правила игры. Вспомнит о своих депутатских правах и осмелится что-то сказать? То, что считает нужным, а не то, на что испросил разрешение.
Опальный прокурор — «прокурор без портфеля» — знал, на что идет, самовольно, в Его присутствии поднимаясь на парламентскую трибуну. Но он уже сделал выбор. Отступать было поздно. «Делай, что должно, и пусть будет, что будет» — есть такая старая максима. Почаще бы следовать ей!
Легко догадаться, что было дальше. Уже через несколько дней избиратели, невесть каким путем вдруг прознавшие о «недостойном» поведении Мамедова на сессии (в печати об этом не было ни слова), единодушно отозвали его депутатский мандат.
Сразу же вслед за этим он лишился и партбилета: в списке его прегрешений и «примиренческое отношение к расхитителям и взяточникам», и «покровительство преступным элементам», и «злоупотребление служебным положением и распространение клеветнических измышлений».
И наконец случилось то, что даже сам Гамбай Алескерович вряд ли мог предвидеть: прокуратура Азербайджана возбудила против него уголовное дело, использовав для этого главным образом анонимки. По бессмертной, не раз проверенной схеме.
Недовольных любым прокурором хватает всегда, а добавить к безымянным доносам еще несколько новых не составляет труда. Не составило и сейчас. Сразу же после «инцидента на сессии» они вдруг пошли косяком. И все — на одну колодку. Обвинение традиционно: злоупотребления на службе.
Не поручусь за то, в какую сторону повернулось бы следствие. Ведь шел ещё только семьдесят девятый — до апреля восемьдесят пятого оставалось целых шесть лет! Но дело принял к своему производству старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Владимир Иванович Калиниченко. Нажать на этого юриста, конечно, можно, да вот выжать не так-то просто. Нажим был — и какой! А результат? Следствие отвергло 124 эпизода! Сто двадцать четыре обвинения — домыслы, слухи, сплетни, молву. Всевозможные наговоры, состряпанные на скорую руку. Одно их количество говорит, пожалуй, о многом. О кухне, где не слишком искусные повара исполняли поспешно заказы высоких клиентов.
Но — напомню еще раз — шел всего лишь семьдесят девятый. Даже самые честные и смелые могли действовать в определенных границах. Уголовное дело против Г. А. Мамедова было прекращено. И однако один эпизод (после признанных лживыми 124!) признали «имевшим место» (будто бы без оснований, из личного интереса он прекратил одно уголовное дело), но за давностью — неподсудным. Получалось: судимости прокурор избежал, а вот партбилета и депутатства лишили его поделом.
Прошло семь лет. Влияние бога сильно ослабло. Только тогда Прокуратура СССР смогла прийти к выводу, что в действиях Гамбая Алескеровича Мамедова отсутствует какой бы то ни было состав преступления! Что все обвинения лживы. Наконец-то он смог спокойно вернуться в Баку: все эти годы подолгу скрывался в Ленинграде у родственников жены, опасаясь расправы там, где всецело и безраздельно царили иные порядки. Нравы своих гонителей знал хорошо, оттого и принял меры предосторожности.
КАК РАЗ в те годы, когда Г. А. Мамедов, изгнанный отовсюду, лишенный всего, оболганный и опозоренный, пережидал в Ленинграде «годы застоя», слишком впрямую задевшие его самого, пришел ко мне как-то в редакцию один посетитель. Представился странно: «Гражданин, находящийся в бегах... Скрывающийся от правосудия. Будете со мной говорить или передадите в руки милиции?» Несколько рядов орденских ленточек, удостоверение ветерана войны да и весь облик моего собеседника находились в разительном контрасте с этим вызывающим заявлением, но представленный им плакат «Разыскивается опасный преступник» с непреложностью его подтверждал.
Посетитель оказался бакинским экономистом Годолием Авербухом, а преступление, им совершенное, судя по тексту плаката, относилось к тягчайшим: «Хищение в крупных размерах и вымогательство взяток».
О «деле» этом, наверное, стоило бы рассказать особо: его «сюжет» стыкуется с «делом» прокурора Мамедова. Ведь это при нем Авербух стал частым экспертом прокуратуры республики по сложным хозяйственным делам. И, значит, относится к тем самым зловредным кадрам, которыми прокурор «засорил» аппарат.
Вероятно, судьба Мамедова могла бы для трезвого и разумного стать хорошей наукой. Для Авербуха — не стала. Выступая экспертом по делу 32 расхитителей горючего из автозаправочных станций, он прямо сказал, что нити ведут к «верхам», кормящимся от хищений бензина и укрывающим воров от ответа. С потайного капитанского мостика немедленно раздалась команда, и несколько подсудимых (не имея, казалось, возможности общаться друг с другом) вдруг сделали совместное заявление, что эксперт с них, совсем не виноватых, требовал взятки. Суд поверил им с первого слова: эксперта и подсудимых поменяли местами. Прихлопнули печатным словом: «Под диктовку жулика» — так назывался фельетон, оповестивший мир о его преступлении.
Превозмогая недуги и возраст, за Авербуха вступился его бывший фронтовой командир генерал армии А. А. Лучанский, написавший редакции и Генеральному прокурору все, что он знает и думает о своем тяжко раненном на исходе войны гвардии лейтенанте, бывшем начальнике разведки минометного дивизиона. Звонил, убеждал. Был услышан и понят. Дело подверглось новой проверке — юристами высшей квалификации. И лишь вмешательство заместителя Генерального прокурора СССР Виктора Васильевича Найденова привело к восстановлению справедливости. Только полной ли? Все облыжные обвинения с Авербуха, разумеется, сняты. Но дело крупномасштабных воров так и ушло в песок. Расчет преступников оказался верным. Волокитчики и фальсификаторы своего добились: за давностью лет уже трудно найти доказательства, выявить всех виновных. Всех, а не иных и отдельных.
Пустив следствие по ложному следу, мафия избежала разоблачения. Поздравим ее с успехом.
БЫЛ ЖАРКИЙ бакинский полдень, когда я встретился с Гамбаем Мамедовым, который уже не боится жить в родном городе, но все еще чувствует себя в нем отвергнутым сыном. С больным, постаревшим, но не сдавшимся, не присмиревшим, не утратившим качеств бойца. Живущего тем, чем живет сегодня страна. Полная правда о нем так и не сказана вслух, доброе имя поругано, он все еще вне партии, и никто не снял с него — нет, не уголовных, но моральных, общественных обвинений: с одной стороны, нельзя не признать, но, с другой стороны, нельзя не отметить...
Чего нельзя не отметить «с другой стороны»? Что он, как и все мы, не без греха? Что в бытность его прокурором какие-то дела расследовались дольше положенного, какие-то — просто плохо, кто-то ушел от ответа, кто-то ответил ни за что ни про что? Возможно — даже наверно! — было и одно, и другое, и третье. И четвертое, и пятое тоже, наверное, было. Да и делать из бывшего прокурора икону мне вовсе не хочется. Но ведь наказан-то он не за «одно», не за «другое» и не за «третье»! Все это предлог, примитивно сколоченный повод. Все знают, за что он, по сути, наказан, так можно ли даже теперь ему не прощать отчаянного того восхождения на трибуну, ставшую добровольной Голгофой? Можно ли забыть, что мы живем уже в другую эпоху в век перестройки, жизненную необходимость которой ощущаешь особенно остро, знакомясь с «делом» Мамедова?
В нашей жизни многое изменилось, но есть больные «традиции», от которых все еще трудно освободиться. Никто уже, кажется, не отрицает права ученого, литератора, журналиста высказать точку зрения, не совпадающую с общепринятой. Дать свою — субъективную и пристрастную — оценку любому факту. Допустить обобщения, с которыми можно поспорить. Которые можно отвергнуть. Никто не видит уже криминала, если ученый или писатель окажется даже неправым. Будет попросту дико, если за этим сегодня последует кара. Но обладает ли таким же правом — еще и сегодня — должностное лицо? Государственный, общественный деятель... Человек, занимающий пост...
Я не к тому, что тогда Мамедов ошибся, но, мол, не стоит его за это карать... Нет, жизнь подтвердила полную правоту его утверждений. Ну, а если бы даже он был и не прав? Выступил с перехлестом? Если эмоции — допустим и это — побудили его к чрезмерным натяжкам? Если бы даже...
Разве депутат не может выступить в своем Совете с любым заявлением? Или член любого выборного органа — перед теми, кто избран так же, как он? Или должностное лицо любого уровня — в прессе? Высказать то, что он думает. Лично он, а не кто-то другой. При проверке его утверждения не подтвердятся? Очень возможно. Так и надо публично сказать. Оспорить. Опровергнуть. Возможно, с категоричностью. Возможно, и осудить. Утверждение осудить, а не автора. Автора — не за что. Он свободный человек в свободной стране. Свободный, несмотря на любой занимаемый пост. Никакой пост не может ограничить представленную ему Конституцией свободу слова. Мыслимо ли посягать на эту свободу под каким угодно предлогом? Посягая, мы не научимся демократии. Бесконечными «но», «между тем» и «однако» опутаем ее и стреножим. Дозволим любой произвол в отношении тех, кто кому-то стал неугоден. Кто, не спросив ничьего позволения, сказал что-то «не то»...
Заранее составленные и утвержденные спибки ораторов уходят в далекое прошлое. Председатель сессии, конференции или собрания, произносящий, не отрывая глаз от шпаргалки: «Против нет? Принято единогласно»,— выглядит ископаемым. Но страх перед сказанным поперек все еще не изжит. Перед словом, произнесенным с трибуны, — тем более. Оно все еще вроде бы невпопад. Все еще не везде уместно. «Зачем он полез выступать?» — сказал мне про Мамедова нынешним летом один бакинский товарищ. «Мог бы и помолчать», — добавил другой. «Сам виноват», — подытожил третий. Все трое говорили о нем с несомненной симпатией. Но правила были важнее.
СНОВА читаю «секретную» стенограмму той злополучной сессии. Выступления опровергателей. Речь Ю. Н. Пугачева, тогдашнего второго секретаря ЦК: «Есть хорошая восточная пословица: «Собака лает (это он про Мамедова. — А. В.), караван же идет (а это — про отважного рулевого. — А. В.)» И ремарка стенографистки: «Бурные, продолжительные аплодисменты».
Неужели все это было — не в середине тридцатых не в конце сороковых, а на памяти младшего поколения: десять лет назад? Всего-навсего — десять.
Хотя чему удивляться? Разве все, о чем здесь рассказано, не известно компетентным, весьма компетентным органам? Даже самым из компетентных. Почему же с таким упорством все еще действуют тормоза? Не это ли одна из загадок нашего сложного времени?
Литературная газета № 38 (5208) from 1988-09-21
Комментариев нет:
Отправить комментарий