Как ни удивительно, историкам литературы удалось доказать: убийца М. Горького – «фармацевт» Ягода

В последние годы вновь разгорелись споры вокруг смерти Горького. Версия естественной смерти писателя, которую 70 лет поддерживало советское литературоведение, стала вызывать всё больше сомнений после того, как в годы перестройки были обнародованы новые архивные факты и приоткрылись тайны «кремлёвских похорон». Впрочем, и ранее исследователи придерживались мнения, что смерть Горького была насильственной. Попробуем разобраться в этом непростом вопросе. Если отбросить легенды и домыслы, обратившись к разным версиям в их первоисточниках, они сведутся к трём:

1. Официальная точка зрения советской печати: Горького устранили «троцкисты и правые» по приказу Л. Троцкого. В убийстве Горького на процессе 1938 года были обвинены Н. Бухарин, А. Рыков, Г. Ягода, П. Крючков, лечащие врачи Л.Г. Левин и Д.Д. Плетнёв.

2. «Умерщвление» по приказу Сталина, хитроумно осуществлённое Г. Ягодой и его подчинёнными (в их число включают М. Будберг, считая её тайным агентом ОГПУ).

3. Естественная смерть в результате двустороннего воспаления лёгких.

Теперь – внучки?
Обстоятельства болезни и смерти Горького подробно освещаются в труде «Вокруг смерти Горького (Документы, факты, версии)». Там впервые опубликованы документы, позволяющие восстановить эти дни довольно точно: газетные сообщения, история болезни писателя, акт вскрытия, заключение о смерти, воспоминания врачей М. Кончаловского, А. Сперанского, Л. Левина, Д. Плетнёва, а также близких, находившихся в доме (Е. Пешковой, М. Будберг, О. Чертковой, секретаря П. Крючкова, личного шофёра Г. Пеширова), записи коменданта дома на Малой Никитской И. Кошенкова. Все эти материалы помогают воссоздать более или менее объективную картину смерти Горького.

В конце мая 1936 года Горький жил в Крыму и не собирался в Москву, хотя скучал без внучек. Внезапно ему сообщили об их болезни. Алексей Максимович встревожился: после смерти сына он воспринимал такие известия подозрительно. Писатель догадывался, что смерть Максима была неслучайной, подозревал Ягоду и его «подручных». Неужели теперь – внучки? Горький сразу стал собираться в дорогу, хотя для его здоровья это был большой риск. 27 мая он вышел из вагона с вопросом: «Дети приехали?» – «Нет». – «Что, всё ещё больны?» В доме на Малой Никитской Горький сразу зашёл в детскую, хотя его отговаривали, боясь, что он заразится. 1 июня по дороге на дачу в Горки-10 всей семьёй заехали на Новодевичье кладбище. Дул холодный ветер, писатель поёживался, а вечером у него поднялась температура. На третий день стало ясно, что дело серьёзное. Г. Ягода распорядился пригласить в Горки кремлёвских докторов.

Можно предположить, что Горький заболел, заразившись от внучек. Младшая, Дарья, продолжала болеть на даче.

Чекист, бывший сотрудник журнала «Наши достижения», Кошенков работал комендантом в доме на Малой Никитской и ежедневно записывал всё, что происходило. Будучи связным между Горками-10, где умирал писатель, и остальным миром, комендант фиксировал не только факты, но и детали специфической атмосферы, которая окружала семью Пешковых. Это была атмосфера «клетки», в которой под постоянным наблюдением никто не чувствовал себя свободно. Кто управлял событиями за кулисами, Кошенков и окружавшие его люди не знали, но безошибочно чувствовали присутствие чьей-то злой воли.

За ходом болезни не просто следили. Был определённый круг лиц, заранее уверенных в летальном исходе и даже знающих дату смерти. Иначе как объяснить зловещие бюллетени в газетах, печатавшиеся с 6 июня (от Горького их скрывали) и телефонные звонки с соболезнованиями по поводу кончины, которая, по-видимому, должна была наступить 8 июня. В этот день Горького чудом вырвали у смерти. Тем же числом помечен любопытный документ, вклеенный в его историю болезни.

Сыворотка против гриппа

8 июня 1936 года заведующий консульским отделом СССР во Франции Бирюков отправил начальнику Лечсанупра Кремля Ходоровскому письмо с предложением использовать для лечения больного «сыворотку против гриппа», разработанную в госпитале Бруссе врачом Онг-Гвае-Свяном. Из воспоминаний Кошенкова мы знаем, что много врачей обращались с предложением помочь умирающему писателю, но всем им отказывали. Не странно ли, что методу лечения гриппа (а диагноз, поставленный Левиным с самого начала болезни, был именно «грипп, осложнённый бронхопневмонией») никому не ведомого, а возможно, и не существующего голландского гражданина Онг-Гвае-Свяна была дана зелёная улица?

Сыворотку доставили в СССР и, по-видимому, ввели Горькому. Иначе зачем было Левину вклеивать эти документы в историю болезни? Не после этой ли инъекции в «Клиническом диагнозе» появилась запись: «Инфаркт лёгких (?!)»?
В историю болезни Горького вклеен ещё один документ, датированный 26 июня 1936 года (через восемь дней после его смерти). Это служебная записка за подписью заведующей лабораторией Боровской, направленная начальнику Лечсанупра Кремля Ходоровскому, в которой говорится, что из 9 присланных ампул одна была проверена на морской свинке и оказалась безвредной. Зачем понадобилось делать проверку французской сыворотки после смерти писателя? Не потому ли, что 25 июня Левин приобщил к истории болезни письмо Бирюкова и записки Онг-Гвае-Свяна?

В воспоминаниях Кошенкова зафиксировано ещё несколько фактов, вызывающих по меньшей мере недоумение. 3 июня архив писателя был вывезен из дома на Никитской. Кошенкова удалили на несколько часов, чтобы он не позвонил в Горки и не поинтересовался, делается ли это с разрешения Алексея Максимовича. Телефон, как выяснилось впоследствии, был неисправен с 31 мая до 8 июня, а комендант даже не догадывался об этом. Кошенков не рискнул спросить, куда увозят бумаги, подозревая, что это делается по распоряжению Ягоды, но предположил, что Горький тяжело заболел. Между тем изъятие архива означало лишь одно: хозяин больше в этот дом не вернётся.

Лечение вслепую

Болезнь Горького развивалась стремительно: первоначальный диагноз «грипп и бронхопневмония» осложнился явлениями сердечной недостаточности. К летальному исходу привело сильное кровотечение, которое вызвало отёк лёгких и паралич сердца. В «Клиническом диагнозе» и «Медицинском заключении о смерти» говорится также о тяжёлой инфекции и связанной с ней инфекционной нефропатии. Совершенно ясно, что в доме была какая-то инфекция. Название ей дали, когда один за другим стали заболевать служащие в Горках: комендант, жена коменданта, повар, горничные. К 17 июня на даче болели уже семь человек. По словам Кошенкова, всех больных вывезли в Москву с одинаковым диагнозом – ангина. Их держали в изоляторе НКВД, не выписывали им бюллетени, не разрешали никуда выходить и не вызывали врача. А коменданту велели продезинфицировать сиденья в машине.
В записях Кошенкова постоянно фигурируют фамилии 17 врачей, которые лечили Горького. Среди них «кремлёвский доктор» Л. Левин, Г. Ланг, А. Сперанский, Н. Лебедев, М. Кончаловский, М. Белостоцкий и др. После 8 июня у постели больного появился Д. Плетнёв. Разговоры по дороге из Горок и в доме на Никитской, которые записывал комендант, свидетельствуют, что единства мнений у врачей не было. К 14 июня врачи окончательно запутались. Создавалось впечатление, что лечат вслепую, хотя после 13 июня консилиум созывался ежедневно.

С утра 6 июня телефон на Никитской не умолкал. Кошенкову приходилось отвечать на вопросы, странно сформулированные: «Что, Алексею Максимовичу не хуже ещё?», «Что в Горках, не хуже?» Несколько раз звонил взволнованный Бухарин, говоря: «Нам сообщили в редакцию, что конец печален. Умер Алексей Максимович», а потом спросил: «Куда направлять телеграмму: в Форос или вам, по московскому адресу?» Резкое ухудшение наступило 8 июня: Горький умирал. Комендант Горок Новиков сообщил: «Точного диагноза болезни никто не дал». Когда надежды не было никакой, а врачи ушли вниз, О. Черткова ввела больному 20 кубиков камфары, и он начал оживать. В это время сообщили, что умирающего приехали навестить И. Сталин, К. Ворошилов и В. Молотов.

Вождь и баронесса

Горький разговаривал с вождями как здоровый, просил решить вопрос о дешёвом издании «Истории Гражданской войны». Сталин попросил принести шампанского, чтобы выпить за здоровье Горького. Черткова пишет: «В дверях в кабинет он спросил Крючкова: «А кто это сидит рядом с А.М. в чёрном? Монашка, что ли?» Крючков разъяснил, что это М<ария> И<гнатьевна>. «Свечки только в руках не хватает», – сказал Сталин. А про меня спросил: кто такая? Крючков объяснил, что я за А.М. ухаживаю. «Всех отсюда вон, – сказал С<тал>ин, кроме этой, в белом (я была в белом халате), что за ним ухаживает». Принесли шампанское. Они чокнулись с А.М. «Вам, пожалуй, лучше не пить», – сказал С<тали>н А. М-чу. Тот только пригубил. В столовой С<талин> увидел Генриха. «А этот зачем здесь болтается? Чтобы его здесь не было. Ты мне за всё отвечаешь головой», – сказал он К<рючко>ву. Генриха он не любил».

Как-то не вяжется этот рассказ с обликом «убийцы», который пришёл убедиться, что Ягода, Будберг и Крючков выполнили данное им задание. Почему Сталин стал ругать Крючкова и потребовал выгнать Ягоду? Почему так отнёсся к Будберг, если, по утверждению Берберовой, та привезла для него чемодан с горьковским архивом, где были материалы, компрометирующие его политических врагов? Существует мнение, что Горький, долго питавший к Будберг нежные чувства, вызвал её в Москву, чтобы проститься перед смертью. Дело, однако, было не в чувствах, которые с его стороны уже угасли, а с её – вряд ли существовали. Речь шла о той части архива, которую Горький, окончательно уезжая из Сорренто, оставил на хранение Будберг. После смерти Пешкова и убийства Кирова писатель потребовал вернуть бумаги. Будберг приехала, когда писатель был ещё здоров и жил в Тессели. Об этом свидетельствует Черткова, находившаяся постоянно при писателе. Видимо, рукописей Будберг не вернула, поэтому при свидании разразилась ссора. Она сразу же отправилась в Москву и вновь приехала лишь к умирающему Горькому. Сидя рядом с ним в чёрной одежде, она, несомненно, знала, что он умирает.

А что же Сталин? Вождю явно было нужно что-то узнать у писателя. 10 июня в 2 часа ночи он вновь приехал в Горки. Горький спал. И хотя Левин предложил разбудить больного, Будберг воспротивилась. Её поддержали профессора Ланг и Кончаловский. Сталину было сказано, что писателя нельзя беспокоить. 12 июня, когда Горький, оправившись после кризиса, чувствовал себя довольно хорошо, Сталин и Ко приехали в третий раз. Будберг вышла из комнаты, но подслушивала у дверей. Посетители вышли через восемь минут: разговор не состоялся. Горький был «застёгнут на все пуговицы», просил О. Черткову записывать даже его предсмертный бред. В эти дни он почти не спал, держась в сознании гигантским усилием воли.

Фармацевт Генрих
Чего добивался от него Сталин? Сведений о заговоре против него, который готовила оппозиция? Тех бумаг, которые хранила Будберг? Говоря о рукописях, за которыми шла охота, И. Гронский обмолвился в 1963 году: «…мы их и сейчас не имеем – он уклонялся от разговора. Мы пытались выяснить, но до сих пор не знаем, куда они ушли и у кого находятся. Если бы мы знали, мы бы их купили». Горький действительно уклонялся от разговора об архиве, не давал никаких распоряжений и не оставлял завещания. 14 июля Кошенкова испугал анонимный звонок: «Вы что сидите на Никитской? Помогайте!» И перед тем, как положить трубку, он ещё добавил: «Сволочи!» В эти дни врачи окончательно потеряли нить болезни, а Крючков даже проговорился: «…если бы не лечили, а оставили в покое, может быть, и выздоровел бы». События разворачивались стремительно. 16 июня Кошенкова озадачил звонок из Кремля: «Телефон Горького?» – «Да». – «Что, достигаете желанного, подлецы!» Испуганный комендант позвонил в Горки. В 12 часов ночи к аппарату подошла Н. Пешкова: «Передайте всем, у нас хорошо». А утром 17 июня у Горького хлынула горлом кровь.

Итак, это была тщательно разработанная «смерть от болезни», не раз применяемая «фармацевтом» Ягодой и его сообщниками. В секретной лаборатории ОГПУ-НКВД хранились не только яды, но и вакцины разных болезней, в том числе детских, которые могли вызывать у взрослых «естественную» смерть. Тайна смерти Горького оставалась до конца ХХ века непрояснённой, пока не появились новые документальные материалы из архивов президента РФ и архива ФСБ. Ставшие известными сведения о деятельности оппозиции и антисталинских заговорах заставили по-новому взглянуть на последние годы жизни Горького. Комиссия по реабилитации незаконно репрессированных много лет спустя документально установила невиновность врачей, лечивших его, но так и не реабилитировала Ягоду и его помощников. Можно сказать, что возбудителем болезни писателя, по-видимому, была бацилла (ангопневмония?) из лаборатории ОГПУ-НКВД. Не слишком опасная для молодых здоровых людей и даже детей, она была смертельна для изношенного старческого организма, разрушенного туберкулёзным процессом. Писатель должен был умереть 8 июня, но не умер, однако здоровый Горький заговорщиков не устраивал. Тут и понадобилась ампула, присланная из Парижа, которая привела к летальному исходу. Тогда понятно, почему после смерти писателя стали доказывать, что она была безвредной. А начальник Лечсанупра Кремля Ходоровский не смог ни подтвердить, ни опровергнуть этого: арестованный раньше Ягоды, он не дожил до судебного процесса – скончался в тюрьме. Такова же была судьба А. Виноградова, лечившего М. Пешкова.

кому выгодно?

Кому же всё-таки нужна была смерть Горького: Сталину или Ягоде, который в 1930-х годах вёл собственную игру и даже намечал новый состав правительства? Участвуя в тайном заговоре, Ягода неотступно следил за всеми событиями в доме писателя. Горький действительно поддерживал тесные контакты с деятелями оппозиции (А. Рыковым, Н. Бухариным, Л. Каменевым, М. Томским и др.), но после смерти сына и убийства Кирова замкнулся в себе. Он перестал доверять Ягоде, который боялся разоблачения и делал всё, чтобы заслужить доверие Сталина. Тем не менее он сосредотачивал в своих руках силы, способные осуществить «дворцовый переворот». После снятия коменданта Петерсона охрана Кремля оказалась полностью в руках Ягоды. К лету 1936 года кадры оппозиции сконцентрировались и объединились. События следовало форсировать, т.к. деятельность Ежова и подозрительность Сталина могли помешать делу.

Был ли Горький не только осведомлён о заговоре против Сталина, но и вовлечён в него? Таких данных нет ни в переписке писателя, ни в показаниях Ягоды на следствии, ни в перекрёстных допросах арестованных. Более того, на допросе 28 декабря 1937 года Ягода признался, что заговорщики боялись Горького, предполагая, что он может их выдать. По его словам, А. Енукидзе поручил ему «подготовить» смерть писателя. «При чём тут Горький?» – спросил я. Из ответа Енукидзе я понял следующее: объединённый центр право-троцкистской организации в течение долгого времени пытался обработать Горького и оторвать его от близости к Сталину. В этих целях к Горькому были приставлены и Каменев, и Томский, и ряд других. Но реальных результатов это не дало. Горький по-прежнему близок к Сталину и является горячим сторонником и защитником его линии. При серьёзной постановке <вопроса> о свержении сталинского руководства и захвате власти правотроцкистами центр не может не учитывать исключительного влияния Горького в стране, его авторитет за границей. Если Горький будет жить, то он подымет свой голос протеста против нас. Мы не можем этого допустить. Поэтому объединённый центр, убедившись в невозможности отрыва Горького от Сталина, вынужден был вынести решение о ликвидации Горького. Выполнение этого решения было поручено мне через врачей, лечащих Горького».

Не будем гадать, всё ли истинно в этом признании. Примем во внимание лишь то, что подтверждается фактами. Горького не удалось поссорить со Сталиным. Несмотря на охлаждение отношений после убийства Кирова, писатель по-прежнему поддерживал с вождём деловые контакты. Об этом свидетельствует их переписка, продолжавшаяся до конца мая 1936 года. Кремлёвские вожди по-прежнему рассчитывали на помощь Горького в проведении реформы гуманитарных наук, пропаганде достижений социализма за рубежом и поддержке новой конституции. Нужна ли была им смерть писателя в этот момент? Устранив писателя, Ягода окончательно разоблачил себя в глазах вождя и жестоко поплатился за это: по приговору суда он был расстрелян 15 марта 1938 года.

Лидия СПИРИДОНОВА, доктор филологических наук, профессор                                     lgz.ru