НЕДОНОШЕННЫЙ

Эйюб Гияс


Моего младшего дядю зовут Шамиль. Клянусь богом, но это правда, что он мой дядя. В народе говорят, что удалой племянник должен быть похож на дядю. Знаю, что я удалой, но нисколечко на него не похож. 
Никогда, ни в детстве, ни повзрослев, я не стал на него похожим…
Между нами всего три года разницы. Шамиль – это последнее совместное творчество дедушки и бабушки. 

Шамиль – это божье наказание, но бабушка его сильно любит. Через год после рождения Шамиля дедушку сбила машина. Его отец, отправившийся в аптеку за лекарством для последыша, домой вернулся в гробу…Тем не менее, бабушка все равно его любит.
Мои дядья время от времени награждают егозатрещинами. Иначе нельзя, потому что он иногда проявляет такую невоспитанность, что только диву даешься. Впрочем, затрещина на его выходки может считаться подарком. После затрещины, Шамиль начинает плакать, мешая слезы с соплями, угрожает старшим дядьям пожаловаться на них бабушке, но, как правило, этого не делает. Вот это качество, то есть не ябедничать, мне больше всего в нем нравится. Потому что не хочу, чтобы кого-нибудь из моих дядьев при их женах упрекали или ругали. А бабушка была настоящей героиней, он умела все. Ей было без разницы, кого и при ком ругать.
Дядья мои взрослые, но боятся бабушку, как огня. Она же героиня…У нее куча орденов и медалей. А я не боюсь ее, потому что я единственный в семье и она любит меня как и Шамиля. 
Между средним дядей и Шамилем разница в одиннадцать лет. Между ними бабушка рожала одного-двух детей, но те, не пожелав стать взрослыми, умерли. Так говорит Шамиль. И еще говорит, что если бы знал, тоже умер бы в детстве, так как не имеет желания взрослеть. 
Но Шамиль живет. И бабушка пока что любит его.
Жена старшего дяди урус (ссылка – так в Азербайджане называют русских). Вам не понять разницу между урус и русской.
Когда он возвращался из армии, в Саратове взял ее подруку и привез домой. Зовут ее Аня. Но почему-то все, кроме меня и бабушки, называют ее Энья. А бабушка вообще ее назвала по-мусульмански – Айна! Только я один называю ее настоящим именем – Аня!
Долгое время мы действительно думали, что бабушка дала ей мусульманское имя. Но когда я вырос, а от героизма бабушки ничего не осталось, понял, что она просто не могла выговорить это имя по-русски, путая местами «Н» и «Й», назвала ее по-своему.
Однажды Шамиль совершил нечто непонятное, в результате Анины крики еще долго разносились по двору. Из всех ее криков чаще всего слышно было слово «недоношенный». Сколько не пытался мой дядя, а ее муж, у нее выведать причину криков, она так и ничего не сказала. Я не знал, что такое «недоношенный», но понимал, что это нехорошее слово. Позже, когда Шамиль вернулся из армии и до того, как он ее повез в Саратов, она продолжала называть его недоношенный. Короче мы все привыкли к этому слову и воспринимали его нормально.
Что же все-таки тогда сделал Шамиль? Вполне возможно, что мое беспокойство в тот день, перешло сегодня и к вам. Ладно, скажу…Но вы никому об этом не говорите, потому что Аня по-прежнему любит и уважает Шамиля. 
Да… Аня купалась в бане, а Шамиль приставив к окошку лестницу, подглядывал. Аня увидела его в окошкеуже после того, как искупалась и оделась. Я об этом услышал много позже. Аня рассказала мне об этом, когда уже была старенькой. Однажды, сидя во дворе на топчане Шамиля, перемешивая азербайджанские слова с русскими, сказала:
- Шамиль был хорошим парнем. И хотя в детстве был шалуном, невоспитанным, повзрослев, совсем изменился. 
Потом Аня подняла голову, уставилась на цветы алычи, задумалась, вдруг, что-то вспомнив, засмеялась. Услышав ее смех, я понял, что она постарела. Потому что когда-то мы все были влюблены в нее. Тогда от нее шел странный, незабываемый запах. Я пару раз, тайком обнюхивал ее фиолетовое платье. От наших женщин так никогда не пахло. Даже моя мама чаще всего была пропахшей маслом, луком и мне хотелось, чтобы от нее тоже шел Анин запах.
Клянусь, я говорю правду, Аня постарела. Редкие зубы, обвисшие щеки, сморщенная кожа ясно выражали старость.
…Потом Аня вдруг, поглаживая руками топчан Шамиля, зарыдала. Я чувствовал, что она плачет от тоски. Плачет от одиночества. 
- Хорошим парнем был Шамиль. Тридцать лет я прожила с твоим дядей, но ни разу он не подумал о том, что я пришлая, что и у меня есть родина…А Шамиль, как только вернулся из армии, насильно повез меня в Саратов. Маме моей тогда было восемьдесят лет, отец скончался. Мама меня не узнала.- Аня посмотрела на меня. – Я сильно изменилась?
Вопрос был задан таким образом, что не соврать я не мог:
- Нет, какой я тебя видел тогда, ты и сейчас такая же.
- Врешь ты…
Я захлопал глазами:
- Почему ты так думаешь?
- Потому что врать не умеешь, - сказала она. – Сразу краснеешь. Ты и в детстве был такой…
Потом она рассказала мне, как Шамиль подглядывал за ней в бане. Но теперь уже рассказывала без криков. Я чувствовал, что она получает удовольствие от воспоминаний:
- Хорошие были дни, клянусь, все были доброжелательны друг к другу. Если бы это случилось сейчас, я бы и дня здесь не осталась. Все буквально обожали меня.
- Помню, - сказал я.
- Ты тогда был маленький.
- Но я все помню.
Аня, задумавшись, замолчала. Потом посмотрев на меня, с интересом спросила:
- Шамиль тогда рассказывал вам о том, что поглядывал за мной?
- Нет, но после того дня каждый день на берегу моря делал из песка женщину и ложился на нее.
- Шамиль был влюблен в меня, - Аня, будто это был государственный секрет, перешла шепот. – По дороге в Саратов все время говорил о моей молодости. Я тогда почувствовала, что он влюблен. Из всех твоих дядьев он был самым лучшим. В деревне нашей не было такого парня. 
После того, как скончался мой дядя, Аня осталась совсем одна. От того, что у них не было детей, дядя женился на другой и жил в районе. От той женщины у него были сын и дочь. Но дядя никого не любил так, как Аню. Это знали все.
За Аней смотрел я…Впрочем, это не совсем точно, я выполнял волю мамы, которая перед смертью поручила ее мне. Поэтому я вынужден был время от времени, по праздникам навещать ее. 
- Что ты говорила Шамилю? – спросил я ее.
- А что я говорила?, - удивилась Аня.
- Ты как-то называла его, особенно после того случая с баней. 
- Не знаю, - пожала плечами Аня.
- Разве ты не называла его «недоношенный»?
- А-а…, - Аня засмеялась, - Вот ты о чем.
- Ты была права… То есть все случилось так, как ты говорила. Когда он скончался, я собственноручно опустил его в могилу. Это была половина Шамиля… Недоношенный был…
****
В три часа ночи, когда зазвонил телефон, я увидел, что маму трясет от страха. Глядя на меня, она произнесла:
- Не бери трубку, я видела плохой сон, это будет плохое известие.
Телефон все трезвонил…
- Слушаю…
Кто-то плакал на другом конце провода.
Ради матери я хотел положить трубку, более того отсоединить телефон от линии, как тот, что хотел поговорить со мной, видимо поняв это, быстро заговорил:
- Шамиль подорвался на мине. Царство небесное… - Потом на мгновение наступила пауза, человек вновь заговорил, - Завтра в половине девятого будьте в аэропорту Забрат, встречайте…Много раненых, шехиды есть…Ушли ребята, ушли…
Будто слезы говорившего брызнули в меня из телефонной трубки. У меня в глазах слез не было…Я же не умею плакать…
Прижав трубку к груди, я глядел на маму. Она, окаменевшая, была похожа на изваяние. Молчала, ничего не спрашивала. Глаза были сухими, но все ее нутро рыдало. Это я знал точно. Потому что никогда не видел ее плачущей при мне. И не увидел… 
Хорошо помню… 1991 год, утро 20 января, прошел год от той страшной ночи. Метро бесплатное…В чайханах поминки…Баку в тоске и печали. Баку в тот день был похож на маму. Его нутро тоже рыдало. 
В аэропорту Забрат было не протолкнуться. Вертолет прибыл с опозданием на шесть часов и только одному богу известно, что пережил каждый за это время.
Вертолет пропах кровью.
Среди шехидов Шамиля не было.
Один из офицеров, прилетевших на вертолете, вскользь сказал, что к вечеру прилетит еще одна «вертушка», возможно Шамиль будет в ней.
Но Шамиля не было и в тот вечер. Я избегал маму. Шесть дней я появлялся дома только поздно ночью. И однажды она мне сказала:
- Не позволяй, чтобы труп моего брата достался зверям и птицам.
Я ничего не ответил, но принял решение с утра отправиться в прифронтовую зону.
Утром меня разбудил телефонный звонок. Мамы дома не было. Поднял трубку.
- Слушаю.
- У вас есть родственник по имени Шамиль Абдуллаев?, - спросил незнакомый голос.
- Да, - ответил я, опять впав в состояние, в котором был шесть дней назад. 
- Он в госпитале, который рядом с памятником Айне Султановой. Сообщите семье.
Я так и не понял что происходит. Но телефон молчал.
Наскоро умывшись, помчался в госпиталь. Шамиль был в палате №56 хирургического отделения. Вернее была его половина…
Я не знал, радоваться мне, или плакать. Стоя у изголовья, я вспоминал лучшие годы детства. Когда меня укусила собака нашей тети, Шамиль взвалил меня на спину и бегом добежал до медпункта. Но тех ног Шамиля, которые донесли меня до медпункта, уже не было. Шамиль был ростом с маленького ребенка. Таким же маленьким, каким он сохранился в памяти детства.
После армии бабушка устроила Шамиля в милицию. На фронт он ушел уже будучи милиционером. Но не хотел возвращаться. Все уговоры бабушки оказались бесполезными.
- Мне стыдно перед ребятами, - сказал он. – Они будут воевать, а я сидеть дома?
Потом, когда он приехал в трехдневный отпуск, сказал мне:
- Гагаш (ссылка – ласковое обращение), там все воюют, стоя горой друг за друга. Если бы так не было, ни один из них не пошел бы на фронт, оставив свои дома.
Восемь месяцев назад, когда Шамиль был ранен, я навестил его в госпитале в Гяндже. Шамиль хорошо себя чувствовал, смеялся, шутил. Потом мы вышли в коридор покурить. Шамиль положил руку мне на плечо и спросил:
- Ты помнишь, я тебе говорил, что там все воюют, стоя горой друг за друга?
Я кивнул: помню. Он, докурив сигарету, бросил окурок в урну и промолвил:
- Вот это и есть Родина. Мы все вместе есть Родина!
И хотя он не смог толком сформулировать, все, что хотел сказать, я прекрасно понял его. 
А теперь «родина» вернулась к нам половинчатой. Или говоря словами Ани, недоношенной.
Когда Шамиль выписался из госпиталя, я убедился, что у него очень много фронтовых друзей, искренне любящих его. Многие из них тоже были инвалидами, без ноги, без руки…
Но Шамиль не смог долго прожить в половинчатом состоянии. После фронта и госпиталя он попросил изготовить ему топчан и поставить его под алычовое дерево. Там он всегда сидел, там же и спал… Много читал… Большую часть книг посылал ему я. Категорически не хотел смотреть телевизор. Он считал, что все, что говорят, вранье. Иногда перешучивался с Аней. 
Мой дядя, то есть Анин муж, однажды утром увидел, что Шамиль, упав с топчана, лежит на земле. 
Шамиль не выдержал половинчатой жизни. Он всегда разговаривал со своим сердцем и, наконец, оно просто не выдержало такой пытки и остановилось…
****
- Аня, Шамиль ушел из этой жизни недоношенным. Как ты говорила, так и случилось. Ты оказалась провидцем.
Я давно хотел сказать об этом Ане. Если бы не память мамы, может и побил бы ее за то, что она так назвала Шамиля. Мои слова тронули ее, закрыв лицо руками, Аня заплакала. Потом, взглянув на меня, буквально умоляюще попросила:
- Когда я умру, похорони меня рядом с ним.